галицийской кампании генерал Иванов, который получил приказ отправиться из могилевской ставки в Царское Село для охраны находившихся там жены и болевших корью детей Николая И. Туда же выехал сам император.

В Таврическом дворце 27 февраля спикером Госдумы Михаилом Родзянко был организован Временный комитет Государственной думы «для водворения порядка в Петрограде и для сношения с организациями и лицами». Но одновременно возникала параллельная, как скоро выяснится — альтернативная система власти: вышедшие из тюрьмы меньшевики-оборонцы Кузьма Гвоздев и Борис Богданов вместе с депутатами Думы Николаем Чхеидзе и Матвеем Скобелевым создавали Совет рабочих депутатов, призвав предприятия избрать своих представителей на его организационное собрание. В середине дня Молотов на квартире Павлова работал над манифестом, призванным стать теоретической и практической основой партии большевиков в идущей революции. Выручало большевистское чутье. Он знал, что в 1905 году Лениным был выдвинут лозунг Временного революционного правительства, которое должно было состоять из представителей всех революционных партий и удерживать власть до выборов в Учредительное собрание. Другими концептуальными основами манифеста стали большевистская платформа об отношении к империалистической войне и «три кита» — демократическая республика, восьмичасовой рабочий день и конфискация помещичьей земли.

Манифест призывал народ и его революционное правительство «подавить всякие противонародные контрреволюционные замыслы». В качестве немедленных практических шагов предлагалось конфисковать все запасы продовольствия, чтобы спасти население и армию от голода, и «войти в сношения с пролетариатом воюющих стран для революционной борьбы народов всех стран против своих угнетателей и поработителей, против царских правительств и капиталистических клик и для немедленного прекращения кровавой человеческой бойни, которая навязана порабощенным народам»[105].

С легкой руки Молотова большевики стали первой и единственной партией, которая, не дожидаясь исхода революции, уже предлагала платформу ее углубления. Ленин сильно хвалил манифест. Узнав о нем из газет, он тут же с удивлением и восторгом написал Инессе Арманд: «Видели в “Frankfurter Zeitung” (и в “Volksreich”) выдержки из Манифеста ЦК? Хорошо ведь! Поздравляю!»[106] А в письме В. Карпинскому он скажет: «ЦК есть в Питере (во “Frankfurter Zeitung” были выдержки из его манифеста — прелесть!)»[107].

Закончив работу над манифестом и передав его на гектограф, Молотов принялся за поиски своих коллег по Русскому бюро ЦК. Кто-то слышал, что они собирались наведаться к Максиму Горькому. В квартире писателя полно народу — политики, рабочие, коллеги по творческому цеху. Горький подтвердил, что Шляпников направился на заседание Совета. Помчался в Думу. У входа в Таврический дворец — давка. Поработав как следует локтями, протиснулся в здание Государственной думы. Шел десятый час вечера. Вряд ли Молотов предполагал, что дверь Таврического дворца станет для него входом в историю. До этого момента история России, которую Молотов стремился изменить, скорее несла его — активиста маленькой левацкой партии, как песчинку. Вечером 27 февраля 1917 года он попал в ее эпицентр. Молотов встретился с историей.

В вестибюле и в коридорах — в основном спящие и закусывающие солдаты. Между ними сновали и более чем прилично одетые депутаты Думы, чувствовавшие себя хозяевами бала, и растерянная публика интеллигентского вида. Столкнувшись с Керенским, Молотов и Залуцкий представились ему как члены ЦК большевиков. Тот как радушный хозяин проводил их в помещение бюджетного комитета Думы, где формировался Совет. В приемной безуспешно пытались проверять делегатские мандаты, которые представлялись в основном в устной форме.

Молотов запомнит: «Вечером 27 февраля мне и П. Залуцкому, членам Русского бюро Центрального Комитета партии большевиков, пришлось присутствовать на первом заседании Петроградского Совета рабочих депутатов в Таврическом дворце. В зале находилось примерно 200 человек. Председательствовал Чхеидзе. Кроме Чхеидзе особенно активными были депутат Госдумы Скобелев, меньшевик Б. Богданов, а также Керенский и некоторые меньшевствующие и эсерствующие журналисты, литераторы. Присутствовало немало случайных людей, проникших сюда благодаря своим личным связям с меньшевиками и эсерами (трудовиками) — депутатами Госдумы. Кроме нас двоих, большевиков не видно было, хотя наши выступления и реплики вызывали моментами определенную поддержку… Первые два-три дня Таврический дворец стал для нас, большевиков, главным местом восстановления и расширения живых связей с партийным активом, с партийными друзьями, которые до того, в условиях подполья, были нередко сильно разобщены… Таврический дворец кипел, как горячий котел, жил новой, бурлящей, нередко противоречивой и сложной политической жизнью. Здесь особенно наглядно сказывалось, какой гигантский политический скачок сделала страна, как бурно пришли в движение зачастую дремавшие перед этим общественные силы. В широких демократических кругах господствовало приподнятое, бодрое и, можно сказать, праздничное настроение»[108].

В зале шум, гам. Собственно делегатов от рабочих насчитали 40–50 человек, и именно они получали право голоса при выборах руководящих органов. Остальные, к числу которых относились деятели партий и просто случайно зашедшие, имели совещательный голос. Борьба шла не за власть Совета, а за власть внутри Совета при выборах его Исполкома. Меньшевики выдвинули Чхеидзе и Скобелева, эсеры — Керенского, а дальше имена выкрикивались из зала самым неорганизованным образом. От большевиков прошли Шляпников и Залуцкий, Молотов был кооптирован чуть позже — в порядке реализации решения о партийном представительстве.

Раздались крики о том, что не мешало бы выслушать главных героев дня — солдат. Требование с энтузиазмом было поддержано. «Зал слушал, как дети слушают чудесную, дух захватывающую и наизусть известную сказку, затаив дыхание, с вытянутыми шеями и невидящими глазами»[109], - писал меньшевик Николай Суханов. И тут настала очередь Молотова. Он выкрикнул предложение включить солдат в состав Совета и отныне называть его Советом рабочих и солдатских депутатов. Керенский вспоминал, как 27 февраля «по предложению Молотова было решено, несмотря на протесты меньшевиков и некоторых социалистов-революционеров, обратиться ко всем частям Петроградского гарнизона с предложением направить в Совет своих депутатов»[110]. Керенский счел это очень сильным ходом: «Солдаты в Совете открыли большевикам прямой доступ в казармы и на фронт»[111].

Возникло предложение о воззвании к населению. Потребовалось избрать литературную комиссию. Но если уж есть литературная комиссия, то нужен и печатный орган. При обсуждении газетного вопроса Молотов выступил с возмутившим многих предложением — разрешать выпуск только тех газет, которые поддерживают революцию. Идея не прошла. Совет решил выпустить свою газету, дав рождение «Известиям». После полуночи в комнате, отгороженной занавеской от зала бюджетной комиссии, собрался Исполком, Из числа его членов были назначены комиссары для создания районных исполкомов, намечены пункты сбора для вооружения рабочей милиции. После закрытия заседания Исполкома на бегу прошло совещание Русского бюро ЦК. Основной вопрос: заседая в Таврическом, не упустить бы выборы в Совет, которые с утра должны были начаться на